Мы оказались в заложниках у "ЛНР"

На оккупированных боевиками украинских территориях остались тысячи людей перед которыми не стоял выбор: оставаться в зоне АТО или перебираться в мирные регионы страны. Речь о заключенных. По данным Ирины Геращенко, уполномоченного президента Украины по мирному урегулированию ситуации в Донбассе, сейчас боевики контролируют 29 тюрем, где отбывают наказание около 10 тысяч человек. О них почти ничего не известно. Украинские законы в этих колониях не действуют. Судьбы осужденных – в руках террористов.

Один из заключенных, 30-летний Сергей, отбывающий срок в лагере строгого режима на Луганщине, связался с ТСН.ua по телефону. Семь из своих девяти лет он уже отсидел. За что получил срок, скрывает, но признается, что идея рассказать о жизни за колючей проволокой "ЛНР" возникла после отказа выпустить его по УДО (условно-досрочное освобождение). Говорит, однажды у всех наступает момент "предельной откровенности". У него он наступил сейчас. Сергей рассказал ТСН.ua, что на самом деле происходит в зонах Донбасса, куют ли сепаратисты себе кадры в тюрьмах и почему заключенные просятся назад в Украину. В целях безопасности редакция изменила возраст и имя заключенного.

— Что происходит сейчас в тюрьмах на Донбассе?

— Мы оказались в заложниках. Помнится, Украина отрицала нахождение спецконтингента на территории Донбасса. На данный момент в Луганской области в лагерях находятся тысячи людей. Как гражданин Украины я хотел бы поинтересоваться, как может быть, что нас, осужденных по законам Украины, удерживают здесь?

— Вы хотите, чтобы вас перевели на территорию Украины?

— Да. Пусть нас в Донецк вывезут, там все еще действуют украинские законы, либо развезут по Украине досиживать. Представьте ситуацию. Пришли немцы, мы остались здесь, потому что понятно, что за нас, как за спецконтингент, думают в последнюю очередь. Но пришли немцы и давай наворачивать свой закон. Мы какое отношение к этому имеем? Мы что, пленные? У нас статус такой? Так пусть тогда меняют нас. Я не хочу, чтобы меня записывали в какие-то сепаратисты. Я хочу перед Украиной остаться чистым. Чтобы я, освободившись, мог поехать в Украину. Потому что это моя родина.

— Вы говорите "остаться чистым". Вас заставляют воевать на стороне сепаратистов?

— Нет, нас не заставляют. Нас не берут. Хотя были желающие. Не знаю, что у вас там говорят, но такого нет. Кто освобождался, может и пошел сам. А так чтобы приехали забрали – такого не было.

— К вам поменялось отношение после того, как сменилась власть?

— Все, что происходит тут, очень тяжело вынести психологически. При украинской власти некоторых сотрудников [администрации региона] повыгоняли за взятки, за какие-то нарушения. Кого-то отправили на пенсию, кого-то уволили. И вот сейчас они вернулись. И как вы считаете, какие могут быть последствия? Они срывают свою злость на нас. Что хотят, то и делают. Они вернули уголовный кодекс 1961 года [СССР] и хотят нас по нему судить.

— Руководство тюрем тоже поменялось?

— Руководство приняло присягу "ЛНР". И мы уже относимся не к пенитенциарной системе, а к милиции, силовикам. Понимаете разницу?  Пенитенциарная служба – это больше психология. Мы ж вроде как "на исправлении" считаемся. А эти, силовая власть, – шашки наголо.

— Применяют физическое насилие?

— Нет, до беспредела не доходит. Но то, что сейчас происходит – это начало развития этого сценария. Хотя моральные унижения человеку вынести даже сложнее. А сейчас именно такая ситуация. Причем унижение повсеместно, даже в мелочах.

— Например?

— Все – от туалетной бумаги и заканчивая бритвенным станком – нам возили родные. Где все это взять, когда родные не могут к нам попасть? Процентов 40% из осужденных, которые тут находятся, они, на местном сленге, с "той" [территории, подконтрольной Украине]. Из Лисичанска, Северодонецка. Очень многие из Харькова, из других городов Украины. Их родные и близкие не могут сюда приехать. С них требуют какие-то справки, пропуска. Некоторые уже больше полутора лет не виделись с семьей. Кто-то там поделился чем-то. Но это же не месяц прошел и не два. Нам ничего не дают, но требуют. Нет станка? Ищи. Где человек может сидя в тюрьме станок найти? Или вышел на проверку в тапочках. А тебе – где твоя обувь? Он что, купить может кроссовки? Ларек есть? Что человеку делать?

— К вам тоже сейчас никто не ездит?

— Да. Хотя тут вроде километров под сотню всего. Честно говоря, не только из-за справок. Тут живется, в отличие от той же Украины, очень тяжко. Очень. Здесь цены в два раза выше. С ума сойти, короче. Тут люди тоже терпят, терпят, терпят. Понятно, что здесь обстановка такая, но тем не менее.

— А работа есть?

— Есть кое-какие подсобные работы и то не всегда. Всем все равно не хватает. Если рабочих мест 30, то 200 человек туда не загонишь.

— А была?

— Когда противостояния не было, была работа. А сейчас какая? Живем, кто как может.

— Условия содержания поменялись? Что с питанием?

— Если на 100-литровый котел кинули 2 банки тушенки, то я не могу сказать, что эта еда не с тушенкой. Но положенных 150 гр. мяса в день никто не видит. Что при той власти, что при этой. Есть такое блюдо интересное. Не знаю, как назвать – манная каша с макаронами. Вы когда-нибудь такое видели? Как вы думаете, может человек такое есть? Мы же тоже не скоты. Но кормежка, что тогда, что сейчас была одинаковая. На это мы не жалуемся. Нам это не надо. Нам родные привезли бы, если бы им дали.

— Какой у вас срок?

— Девять лет.

— Сколько уже отбыли?

— Семь.

— Так вы можете рассчитывать на условно-досрочное?

— Две недели назад я подавал документы, но мне отказали.

 — Почему, знаете?

— Без оснований. Отказы повальные. Людей на УДО человек 200 из 400 с копейками. Суды и прокуратуры не работают.

— К вам поступают сейчас новые люди? Есть среди них украинские военные?

— В лагерях украинских военных нет. "На тюрьмах" есть. Но там не только украинские, много и ополченцев. Среди военных преступников предостаточно – что с той, что с той стороны. Возможно, это скрывают. Но я не выдумал, я здесь нахожусь. Городки маленькие. Мы тут все тут рядом.

— Говорят, террористы регулярно выпускают заключенных из тюрем, что многие сбежали, когда был обстрел. Это правда?

— Много путаницы. Много беглецов. И с нашего лагеря тоже есть. Это были сумасшедшие порывы некоторых людей, но мы-то не бежали. Мы сидели. Потому что потом как доказать, что ты отсидел. Они пусть за свое отвечают, а мы за свое. А под боевые действия попала 23-я зона, под Чернухино. Она полностью разбомблена. Дебальцевский котел. Как раз 23-я в котле Дебальцевском находилась. Там часть зеков погибла. Более 140 человек. Часть бежала. Когда находишься взаперти, а со всех сторон рвутся мины и стреляют… Многие психологически сломались. А тем более, когда увидели, что забор разбомблен.  Но они бежали не как преступники, которые хотели убежать, они бежали от обстрела. Инстинкт сохранения жизни.

Я многих знал. Из оставшихся кого-то перевели в 15-ю зону, кто-то попал на сторону Украины и находится где-то в Донецкой области – не помню, 52-й или 51-й зоне. Но это одна такая зона [попавшая под обстрел]. Остальныех, а они все тут рядом, Бог миловал. 

— У вас есть доступ к новостям? Вы знаете, что происходит в стране?

— Есть один телевизор, стоит в ПВРе [пункт временного пребывания]. Но в ПВР – там человек 10, по очереди смотреть? У нас стоял в секции телевизор, его забрали, "на склад". Нам теперь не положено. Сейчас нам политические взгляды навязывают "совдеповские": ленинский комсомол, пионерская зорька. Строем ходить, в трубу дудеть и песни петь. Только мы ж не пионеры, мы осужденные.

— Заключенные в вашем лагере за кого?

— Есть патриоты. Но их единицы. Сын сидит, а жена и мать живут в 20 км от лагеря. А там активно стреляют. Какую вы позицию займёте? Или вот сидит зек, а у него отец 86 лет вышел во время обстрела на улицу – разрыв миномёта, осколком снесло голову. Публика здесь разная. Кто-то местный и кого-то лично затронула тема, у кого-то трагедия, поэтому я за всех отвечать не буду.

— У вас бывают конфликты на идеологической почве?

— Нет. Здесь такого нет. Может в самом начале было что-то такое, но до серьёзных конфликтов, поножовщины не доходило. Среди осужденных — понимание и единство.    

                

— Когда случился Майдан, как вы его восприняли?

— Когда произошел бунт (я его так называю, имею право, немного тоже разбираюсь, я ж не дурачок какой-то), Донбасс терпел до последнего. В итоге Донбасс за это и страдает. Я, допустим, радовался тому, что сломали систему. Янукович был таким человеком, который греб себе и не мог дать другим. Вернее, он давал другим, но только своим близким.

В "совдеповские" времена, если шахтер лез в лаву работать [один из самых сложных участков работы в шахте — высота лавы в Донбассе в среднем около 1,4 м. Рабочим приходится передвигаться в ней на четвереньках, за что получили прозвища "горбатые" и "четвероногие"], он получал 500 рублей, так эти рубли стоили чего-то. А сейчас полез, зарабатывал 3 тыс. грн. что он мог за эти 3 тыс. взять? И как можно простому работяге понять тех людей, которые тут грабили? Но я думал, сломали систему, может, изменятся и суды. Ведь это такой механизм, который перемалывал каждого, кто попадал в его жернова. Людей осуждали, не имея прямых доказательств, на такие сроки, что мама не горюй: 8-10-12 лет. Но тот, кто платил [взятки], тот не сидел.

Но сейчас я не понимаю, что происходит. Нет, я понимаю, но гибнет же мирное население. Вышли бы в поле помахались, если кому-то хочется, а люди хотят жить, просто жить. Радоваться, растить детей, зарабатывать.

—  Как вы считаете, кто виноват в том, что сейчас происходит на Донбассе?

— Взять, к примеру, Луганскую область. Вы представляете, что такое шахта при количестве рабочих мест, к примеру, ну хотя бы 1200? Это большая шахта, и добыча в ней угля – это золото, тысячи тонн угля в день. И у каждого партийного лидера были шахты, мы даже знали, за кем какие шахты закреплены. И вот выборы. Приходит начальник участка и говорит – ребята, завтра все едете на голосование, кто не согласен, пишите на расчет [заявление на увольнение]. Из-за таких условий многие голосовали, потому что кроме как на шахте, работать по сути негде было. А весь Донбасс на рынке торговать не будет. Поэтому голосовали за Януковича. В целом за Януковича никто не может сказать, что он плохой человек. Но он сделал то, что сейчас происходит.

— А почему были митинги? Призывы Путина "навести порядок", создать Новороссию? Откуда такая ненависть к Киеву и остальной части Украины, такое стремление отсоединиться?

— Я украинец по паспорту, хотя корни мои в России. Для Донбасса русские всегда будут братьями. Мы не можем с Россией в конфликте. Я, к примеру, живу в 17 км от российской границы. У нас все знакомства, вся жизнь, все перемешалось.

Действительно, противостояние москаль-хохол идет из века в век. Но Донбасс никак не может ни присоединиться, ни отсоединиться. На его территории сошлись все интересы. Потому что у каждого бизнес здесь был. До 90-х годов Донбасс процветал. И парки строились, и бордюры красились. А последние 24 года – годы Независимости – высасывали все. Сам регион стал нищим. Это только Донецк строился, потому что там была иная политика. А здесь наоборот. Вот поэтому, наверное, Донбасс таким черным стал для всей остальной Украины.

Тут вся земля в угле. Сколько здесь денег. И помимо всего этого еще заводы, пароходы. Это не мы с вами должны с вами, как простой народ, в конфликте быть. Это вон те, эшелоны высшие, между собой должны общий язык найти.

Мы все заложники обстоятельств. И население Донбасса, наоборот, как относилось, так и относится и к Киеву, и ко всем городам Украины нормально. Пропаганда нынче, понятно... Только и смотришь – бандеры, титушки, сепаратисты. Это лишнее. Это как в большой семье, где 10 братьев. Они напились на дне рождения у отца, и давай между собой бокс устраивать. Так вот сейчас и происходит между Донбассом и Украиной. А жители этого региона страдают. Уже пора останавливаться.

Беседовала Екатерина Иванова